Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет
2
Долгий резкий звонок. Екатерина Ивановна вздрагивает, прижимает руку к больному сердцу. Даша идет отворять. Когда она купит, в конце концов, настоящий современный звонок? Завтра, завтра же купит. Чтобы мама больше не вздрагивала. По всей Москве давно уже звякают колокольчики, заливаются нежно скворцы, тренькают мелодичные нотки. А у нее да у Светы все те же звонки, какие врезал кто-то когда-то, сдавая дом. И замки стандартные, от тех же великодушных строителей (эх, воры не знают! Впрочем, что взять у Даши со Светой?), двери ничем не обиты, и глазков знаменитых нет, черт знает что, в самом деле.
— Мам, мы пришли.
— Здравствуйте.
За Галей возвышаются трое: высокий мальчишка с розовым детским лицом, смуглый коренастый крепыш с усиками, а позади всех — прыщеватая неопределенная личность с косящими болотными глазами и узким ртом. Сердце у Даши падает: почему-то сразу становится ясным, что это и есть легендарный Нафт.
— Проходите, пожалуйста, раздевайтесь.
Галины друзья раздеваются, хотят тут же разуться — дикое это правило мором распространилось в последние годы по всей Москве, — но Галя их останавливает: «У нас не разуваются. Вон у порога тряпка, вытирайте ноги и проходите. Знакомьтесь, это бабушка…»
— Михаил, Сергей, Антон…
Вечер взаимной рекогносцировки начинается. Наученная Женей, Даша старается быть внимательной и терпимой. Но Нафт… Сколько пьет чай, столько шмыгает носом — протяжно, со вкусом, — а Даша с детства шмыганья не выносит. Дать бы ему носовой платок, так ведь обидится. Значит, надо терпеть. Нафт этот самый вот-вот скажет что-нибудь вроде «садить» или «ехайте», а она не смеет, не должна раздражаться.
Так он примерно и говорит, а Галя смотрит на него с восторгом, не отрываясь, и внемлет каждому его слову.
— Миша, расскажите, пожалуйста, об экспедициях. Я ведь в первый раз еду руководителем, ничего толком не знаю…
Нафт по-хозяйски, локтем отодвигает чашку, ложится грудью на освободившееся на столе место, в последний раз протяжно, со всхлипом шмыгает носом, мутноватые болотистые глаза вдруг яснеют, становятся — невероятно! — какими-то даже умными, а уж увлеченными — точно.
— Ну, что рассказывать? О чем?
— Да обо всем по порядку: как начинается экспедиция, как к ней готовятся, какие нас ждут подвохи и трудности…
— Идет!
Это «идет» звучит так неожиданно — славно и по-приятельски, что Даша невольно улыбается Нафту в ответ.
— Значит, так. Экспедиция всегда начинается с разговоров: неплохо бы съездить туда-то, сделать то-то и то-то. Мы говорим, говорим — втроем, впятером, вшестером. Потом разговоры стихают, потому что решили — едем! Пока только решили…
— Это не партии, мам, это экспедиции, ну вот как ваша, — вставляет свое слово Галя.
Нафт взглядывает на нее, улыбается — мягко, чуть снисходительно, как добрый и старший друг. Даша смотрит на страшного Нафта во все глаза. Скорей бы пришел Женька: она что-то ничего уж не понимает, теперь Нафт ей даже нравится.
— Да, так вот, идет время и вдруг — до экспедиции только месяц. Какая тут начинается паника: ничего ж не готово! Начинаем бегать, звонить, шуметь — кто едет, кто не едет? Половина пока не знает, кто-то, кто точно ехал, оказывается, не может, кто-то ходит и думает — ехать ему или нет. Вот как Антон в Силикаты…
— Так я ж поехал! — кричит Антон, заглотнув застрявшее в горле печенье.
Нет уж, нет, извините, так бессовестно врать! Он поехал — тогда, в Силикаты, вытащил из пещер Петьку, вы что, не помните? Петька, дурак, отстал от группы, погас фонарь, а он ходил и ходил по кольцу, и вообще — чуть не сбрендил в тот раз с голодухи, а кто его спас, забыли?
Антон, негодуя, швыряет откусанное печенье на стол, крошки летят прямо в Дашу.
— Я же поехал, Нафт! И спальник достал — трехместный! Всех вас там отогрел…
Это еще что такое — трехместный спальник? И кто кого от чего спасал? Какое кольцо, по которому ходил какой-то Петька? Кто он такой, почему чуть не сбрендил, да еще с голодухи? Галя ничего об этом не говорила… Испуганная Даша не успевает спросить.
— Да, ты поехал, — рубит в ответ Нафт, глаза сужены, их просто нет на лице, — но раскладку на тебя, дурака, не делали!
Даша дергает за руку Галю: что такое раскладка? Галя отмахивается:
— Ну, мама, это кто что берет и кто что покупает…
Ах да, верно, надо, кстати, эту самую раскладку сделать. Не собирать, как решили, деньги, не возлагать все на двоих-троих ребят. Пусть покупает каждый, тем более это сейчас не так просто, пусть каждый знает точно, что именно ему надо купить…
— Дарья Сергеевна, вы меня удивляете. — Нафт, отставив мизинец, шумно пьет чай из блюдечка. — Галя говорила, что вы ездили в экспедиции. Как же это вы без раскладки?
Краем уха он, оказывается, Галину реплику слышал…
— Не знаю, — теряется Даша. — Я ведь никогда сама не организовывала, меня кроме пленок — их покупала — ни о чем не просили…
— Плохо, — назидательно изрекает Нафт, с хрустом разгрызая сахар, и Даша понимает, что в самом деле плохо.
Они говорят, говорят, и через какое-то время становится ясным, что надо выбить у факультета пленку («Это они обязаны, нечего самим тратиться!»), что палатки можно достать на геофаке («Только скорее, а то весной все нормальные люди рванут в поле»), Сергей обещает раздобыть каны — большие, на всю ораву, котлы.
— Мы хотели обратиться в клуб туристов, — робко возражает Даша.
— Да в клубе с вас сдерут сто шкур. Я вам так достану, бесплатно…
— Да, вот еще, — перебивает Сергея Галя, — палатки, мам, надо проверить: вдруг нет натяжек, вдруг они рваные…
— Ну, это пускай мужики, — солидно решает Нафт. — Есть там у вас мужики, чтоб из армии или со строек?
— Конечно, есть, — торопится защитить честь женского факультета Даша. — Есть демобилизованные, с производства.
— Тогда все тип-топ: пусть проверят палатки…
Изумленный Женя застает весьма идиллическую картину: на диване, склонившись над блокнотом, Даша и Нафт составляют список необходимых вещей. Женя встречен, как всегда в этом доме, радостно, но растерянно: Даше не до него.
— Екатерина Ивановна, хоть бы поесть дали, — жалобно просит Женя. — Я прямо из института.
Он тут же получает тарелку ароматной дымящейся гречневой каши, садится на диван, заглядывает Даше через плечо.
Ух ты-ы-ы, какой мощный список! Под обведенным красным карандашом — «не забыть!»— уже с десяток пунктов: написать письмо председателю колхоза — просьбу разбить палатки на колхозной земле, — взять в ректорате прошение о содействии, оформить заявку на билеты (уточнить, сколько едет народу), сочинить раскладку, надавить на АХО, чтобы выделили наконец комнату на факультете. Туда будут брошены палатки и спальники, консервы и фонари…
Женя уминает кашу, с интересом поглядывая на Дашу: кажется, напрочь забила, зачем заманила в дом Нафта. Вся сейчас — в экспедиции, живописует своему врагу русский Север — какие там древние, везде уж давно забытые заклинания и обряды, какие частушки — не очень, правда, приличные, но точные и смешные, какие варианты старинных песен: на одном конце села поют так, а на другом — эдак.
Ох, Дарья! Так вот и замуж вышла: ничего не поняв, не проверив, не разобравшись, с ходу — влюбилась и вышла. Ну ладно, не отпущено ей рассудительности, не дано, придется самому поглядеть поближе на знаменитого Михаила по прозванию Нафт.
Ничего, кажется, парень, не так уж он страшен, только не так и хорош, как, может быть, кажется сейчас склонной к преувеличениям и крайним оценкам Даше. Компанейский, конечно, мужик, в экспедициях таких любят: умеет работать и друга, если что, выручит, не подведет, многое повидал, побродяжил, выпьет да порасскажет — заслушаешься. Трое суток несли по очереди девчонку с вывихнутой стопой, а переход на Урале был сложным, ночевки под проливным дождем и выпадал снег — об этом рассказывает сейчас Нафт, и Галя слушает затаив дыхание. Какая школа сравнится с таким походом, какой Максим с такими парнями? Ясно, что Галя готова за них в огонь и в воду, и она, пожалуй, права: когда еще, как не в юности, научиться дружить и выручать друг друга, нести пострадавшего через перевал?
Но вот вернулись эти ребята из партии, и что же им делать в городе, если они не геологи? Шатаются без толку по огромной Москве, пропивают все заработанное, вкушают блага цивилизации, но скоро уже скучают, вспоминают и хвастают. Они без дела и без профессии, то, что умеют и знают, не очень-то в Москве ценится, здесь смутно чувствуют они свою несправедливую неполноценность. Снова в партию — единственный для них выход, а пока они пьют и хвастают, презирая местную скучную жизнь и учебу всяких там Максов.
